Выйдя в зал, она увидела, что Наташа так и сидит на диване.

– Ты уж прости, Наташа, что я тебя Русланом наградила… – сказала Лидия. Наташа вскинула удивленные глаза. Она поняла, о чем это, лишь на следующий день, когда ей позвонили, и сказали, что ее мама умерла в трамвае по дороге на работу. Села на боковое одиночное место и умерла. Пассажиры и кондукторша думали, что она спит. Маршрут был долгий и по утрам так, приткнувшись к стеклу, кемарили многие. Ближе к конечной трамвай резко мотнуло и Лидия упала. Только увидев, что она не встает и как-то странно раскинуты ее руки, кондукторша почуяла неладное. Вокруг Лидии тут же образовалось пустое пространство. Потом один мужичок подошел, присел, пощупал лоб, пульс и сказал:

– Вот ни хрена себе! Так она же мертвая!..

Глава 4

– Проходите, проходите, Наташа… – проговорил Кутузов, открывая ей дверь. Он поднял на нее глаза и поразился, как изменилась она с той первой встречи: лицо осунулось, глаза смотрели потерянно. «Что это с ней?» – удивленно подумал Кутузов. Сегодня с утра она позвонила и сказала, что надо бы вычитать интервью. Надо так надо – договорились о времени и вот она пришла.

Они прошли в комнату, уселись за стол. Кутузов принес чай и печенюшки в вазочке. Она отдала ему листочки с текстом, он начал читать, время от времени украдкой взглядывая на нее и все сильнее удивляясь ее виду. У самого Кутузова, так уж вышло, детей не было. Наташа была дочерью старого друга, и Кутузов как-то так считал, что и ему она не чужая.

– Ну все отлично! – с преувеличенной бодростью сказал он, откладывая листки. – Замечательно. Я прямо такой герой!

– Ну так вы и правда герой… – ответила Наташа.

– Да ну… – сказал он. – Вот ваш отец – это да, он был герой. Мне рассказывали, как они летели бомбить школу ПВО в Мазари-Шарифе – про это надо фильмы снимать.

Он думал отвлечь ее этим рассказом от грустных мыслей, но тут у Наташи потекли из глаз слезы.

– Что с вами? – спросил он.

– Мама умерла… – ответила она.

Кутузов посмотрел на нее потрясенно, не зная, что говорить.

– Да как же… – растерянно проговорил он.

– А от чего?

– Сердце… – ответила она. – Как папы не стало, так я ее веселой не помню.

Она замолчала, а слезы текли. «Вот черт!» – подумал Кутузов.

Он встал и ушел, будто у него были дела на кухне. Придя, увидел, что Наташа уже справилась – слезы вытерты, глаза сухие. «Характер…» – опять подумал он.

– Слушайте… – сказала Наташа. – Покажите мне еще раз ваш иск. Я тут подумала – может, можно еще что сделать…

– Да что там сделаешь, все сроки давности уже прошли… – проговорил, пожимая плечами Кутузов, но за бумажками в сервант полез.

Наташа разглядывала их, перелистывая.

– А можно я их с собой возьму? Если ничего не выйдет, я вам принесу… – сказала она.

– Да берите, – ответил он. – Они мне в общем-то без надобности. Просто выбросить было недосуг.

Наташа внимательно читала страницы заявления.

– А вот эти Давыдов, Котенко, Уткина, Марков, Карташов – где они сейчас? – спросила она. – Вы их видели после того?

– Ну в суде видел кое-кого… – ответил Кутузов, удивляясь ее любопытству, но удивляясь не очень. – А Карташова недавно видел по телевизору – он теперь, оказывается, бизнесмен. Я на него налетел – поскользнулся и налетел – возле кафе, а он и Давыдов стали кричать, что это чуть ли не нападение. Так нас и оформили. Карташов теперь делает жалюзи. Его рекламу и по телевизору гоняют, может, видели – «Не ревнуй!».

Наташа вспомнила эту рекламу – там красивая девчонка смотрела через жалюзи из окна на улицу, где прямо под окном танцевал красивый молодой парень. Но тут в комнату вбегал мужчина средних лет и жалюзи закрывал. Чепуховая была в общем реклама.

– Видела… – ответила она.

– Вот тот мужик, который вбегает, ревнивый муж – это и есть Карташов. Не утерпел – сам в своей рекламе снялся… – усмехнулся Кутузов. – И Уткину видел недавно в поликлинике. Идет, утку несет. – Он засмеялся. – Я на нее смотрю, а она не узнает, хотя ведь видела меня на суде, а судились не один день. Она там говорила, что нас всех троих привезли едва живых, милиционеры нас будто бы чуть не на руках заносили. Врала и не краснела.

– А Давыдов, Котенко? – спросила Наташа.

– Этих кроме как на суде, больше не видел. Еще на суде был дед, Марков. Отец ваш говорил будто дед пытался их оттащить, но ему самому дали по башке. Но на суде он был с ними заодно. А что ждать – одна шайка-лейка, как сейчас говорят – корпорация…

– Пять человек – и все? – спросила Наташа.

– Да нет… – ответил Кутузов, удивляясь этим расспросам все больше. – Это дежурная смена, а ночью к ним приехали еще какие-то дружки. Утром они все бегали в туалет – выпили многовато, переоценили желудки…

Он хмыкнул, давая понять, что вот они-то, летчики, хоть и выпили, а были еще вполне огурцы, но понял, что и этот намек пропал даром – Наташа его не поняла.

– А кого-то из них помните? – спросила она.

– Да где же… – начал было он, но тут в голове его мелькнуло «Крейц, Крейц, не здесь, твою мать, дотяни до туалета», и он сам удивился, как это вдруг вспомнил эту фамилию.

– А нет, помню – Крейц. Уж не знаю, кто он там и кому кем приходился, но был такой – Крейц. Высокий, худой, щеки впалые. Его какой-то крепыш в туалет таскал. И еще отец ваш говорил про какого-то Протопопова, будто ему по голове бутылкой заехал.

– Ничего себе! – сказала Наташа и все же улыбнулась.

– Да! – обрадовался этой улыбке Кутузов.

– Георгий был орел. Если бы один на один, ну или хотя бы двое на одного, он бы с ними управился без вопросов, отскребали бы их от стенок. А так, толпой, можно и Брюса Ли завалить. Не кино ведь все-таки… Да и не учили нас в училище ногами махать. Нас учили летать…

– Я возьму? – еще раз спросила Наташа, кивая на листки искового заявления.

– Берите… – еще раз пожал плечами Кутузов. – Только я же говорю, сроки давности вышли.

«Ну это для кого как…» – подумала Наташа, но вслух этого не сказала.

Она пока и сама не знала, зачем ей эти фамилии. Вернее, знала, но боялась себе признаться. Убираясь в квартире после поминок по матери, она залезла на антресоли, куда до этого не лазила никогда, и нашла там чемодан. Внутри него оказались разные вещи отца – планшетка, афганское х/б, кепи, разные афганские купюры. Перебирая все это, Наташа нашла вдруг в кармане сверток, и уже от его тяжести екнуло сердце. Разворачивая тряпку, она, сама не зная от чего, холодела все сильнее. Когда она увидела в тряпке небольшой пистолет с двумя обоймами, она уже понимала, что все это неспроста «Это не я нашла, это мне кто-то его в руки дал… – думала она потом. – Полезла же я вдруг на эти антресоли, где мне в общем-то ничего и нужно не было, и попался же под руку этот чемодан».

Она смутно помнила этот пистолет – вроде бы именно из него отец, давно, еще в Азербайджане, пытался научить ее, пятилетнюю, стрелять, а мама кричала, чтобы он оставил эти дурацкие шутки. Отец смеялся и пояснял Наташе: «Спуск нажимаешь медленно, а целиться надо в живот!». «Ты чему ее учишь, она же девочка, какой живот?!» – кричала мама, но тоже смеялась. «Да какая она девочка… – отвечал отец. – Она – мальчик!». Наташа вспомнила, что однажды вроде бы и пальнула из этого пистолета, нажав на спуск с отцовской помощью. Удивительным образом установленная в десяти шагах бутылка разлетелась в стеклянные брызги – эти брызги потрясли Наташу до глубины души. Потом она еще просила отца «пострелять», но тому стало не до шуточной стрельбы по бутылкам – как раз тогда азербайджанцы расстреляли солдат в карауле и после этого охранять склады и аэродром ходили офицеры. «Через день – на ремень!» – из глубины наташиной памяти вдруг всплыла эта армейская поговорка, которую, смеясь, часто говорил в те дни отец. «Надо же – помню»… – удивилась она. Пистолет тяжелил руку. Наташа вдруг ощутила, что этот вес – особый. Это был вес оружия. От пистолета шла густая энергия, странная жутковатая сила.